За гюрзой

Так вот, – напутствовал меня директор зоологического сада Перманов. – постарайтесь поймать гюрзу по возможности невредимой. Я думаю, что тот экземпляр, который находился в нашем террариуме, погиб от того, что ему перебили шейный позвонок.

Я слушал своего шефа без особенного удовольствия. До этого поручения мне приходилось доставлять самых разных обитателей Кара-Кумов для зоологического сада. Я охотился за различными песчанками, ящерицами, черепахами, но змееловом никогда не был и, признаться, имел самое отдаленное понятие о том, как ловят змей.

Заметив, видимо, мою нерешительность, Перманов добавил:

– Не бойтесь. Зайдите к Нури Курбанкулиеву и передайте ему от моего имени, что я прошу его помочь вам.

– А если он откажется? – спросил я.

– Что ж! Неволить вас не хочу, – усмехнулся Перманов. – Придется прибегнуть к помощи другого охотника.

Мое самолюбие было задето.

– Не ищите никого. Я согласен, – сказал я.

– Давно бы так, – ответил Перманов и подал мне руку.

Я вышел от директора зоосада отнюдь не в радужном настроении. Данное мне поручение было далеко не легким. Я кое-что знал о привычках и нравах гюрзы – одной из самых ядовитых змей, водящихся в Туркмении. Мне было известно, что она ведет приблизительно такой же образ жизни, что и ее сородичи – гадюки в средней полосе России. Днем она обычно спит, греясь на солнце, ночью выходит на охоту. Укусив жертву, гюрза не старается ее удержать: через несколько минут, после укуса, жертва падает мертвой, и змея без особого труда находит ее поблизости.

Как то в одну из апрельских ночей мне довелось видеть довольно неприятную картину. Я бродил по предгорьям Копет-Дага и при тусклом свете луны чуть не наткнулся на причудливо запутанный, извивающийся клубок, состоявший, вероятно, не менее чем из десятка шипящих гюрз, справлявших свой брачный союз. Зрелище это было до того омерзительно, что я до сих пор не могу вспомнить о нем без содрогания. Эта сцена почему-то пришла мне в голову, когда я направился к Курбанкулиеву.

Он жил на самой окраине города, неподалеку от того места, где начинаются пески. Я постучал в калитку и навстречу мне вышел сам Нури. Это был высокий, стройный, красивый туркмен с открытым загорелым лицом и реденькой, с проседью, бородой.

Завидев меня, Курбанкулиев широко улыбнулся и подал мне руку. Он принял меня со свойственным туркменам радушием и гостеприимством. Я с удовольствием разлегся на разостланный под тенью пышного тутовника ковер и принялся пить терпкий, золотистый гок-чай. Этот напиток прекрасно утоляет жажду; выступающий тотчас же пот приятно освежает все тело. Трудно было удержаться и от предложенной заботливым хозяином теплой лепешки, недавно вынутой из печи и большой грозди винограда.

Нури уселся рядом со мной. Некоторое время мы молчали, глядя, как на западе закатывается в багровом облаке дневное светило. До нас доносилось нежное дуновение ветерка, обдувавшего разгоряченное и потное от гок-чая лицо и грудь.

Наконец, я обратился к Нури, рассказав ему о задании, полученном от директора зоопарка, и о том, что он посоветовал мне обратиться к моему собеседнику.

Нури внимательно выслушал меня и в свою очередь спросил:

– Так ты пришел, чтобы я помог тебе?

Я утвердительно кивнул головой и добавил:

– Конечно. И я твердо надеюсь на твою помощь.

Курбанкулиев подумал, затем поднялся и почему-то направился в конец двора, где под навесом стоял жевавший сено осел. Через несколько минут он вернулся.

– Хорошо. Я пойду с тобой. Приходи ко мне завтра на рассвете.

Я вскочил с места и рассыпался в благодарностях. Он проводил меня до калитки и, пожелав мне спокойной ночи, закрыл за мною дверь на щеколду.

На следующий день, когда восточная часть неба чуть окрасилась в бледно-синеватый цвет, я и Нури уже выходили за город. Ночная прохлада заставляла меня ежиться. По странной прихоти природы дневной зной в песках сменяется ночью поразительным понижением температуры. И это я сейчас ощущал особенно сильно, одетый в майку-безрукавку, полотняные брюки с соломенной шляпой на голове.

Мы вышли в пески. Они лежали неподвижно, возвышаясь кое-где буграми и продолговатыми наносами, изрезанными в пониженных местах мелкой рябью. Пески тянулись без конца и края в ту и другую сторону, замыкаясь на горизонте в обширный полукрут. Несмотря на однообразие, в это раннее, утро, когда золотистые лучи солнца уже окрашивали верхушки горного хребта, захватывая с каждой минутой нижележащие склоны, пустыня имела свою своеобразную, дикую красоту. Густые тени еще закрывали впадины, и волнистая поверхность песков подчеркивала резкую игру светотени на всем своем необозримом пространстве.

Мы шли, тяжело ступая по пескам с уже выгоревшей травой и чахлыми побуревшими кустарниками, разбросанными там и сям. Небольшие песчаные бугры, испещренные многочисленными норами, из которых временами выглядывали песчанки, похожие на крупных желтых крыс, затрудняли движение. Чем выше поднималось солнце, тем сильнее прогревался песок, шуршавший под ногами и тем оживленнее пробегали почти перед самым носом ящерицы самой разнообразной величины. В одном месте мы наткнулись на черепах. Их было великое множество. Завидев нас, они попрятали головы под свои панцири, застыв в полной неподвижности.

Мой спутник по каким-то мне неведомым, но ему хорошо известным признакам, уверенно шел вперед, размеренным и твердым шагом. Вдруг Нури резко замедлил ход и, сделав мне знак рукой, велел тихо следовать за собой. Я таращил глаза, но ничего особенного не видел. Передо мной расстилался тот же однообразный ландшафт, залитый солнечным светом.

Курбанкулиев остановился. Бесшумно он поднял руку и указал на видневшийся неподалеку куст селина. Тут только я заметил крупную змею. Она распластала толстое тело под лучами солнца и, казалось, находилась в состоянии полудремоты. По ее приплюснутой голове, толстому туловищу, короткому хвосту и серой окраска с темными пятнами вдоль хребта я признал в ней то, за чем мы охотились – гюрзу.

Я оторопело наблюдал за греющейся на солнце змеей. Видимо, она испытывала удовольствие, получая тепло от еще нежаркого солнца. Странно было видеть ее лениво лежащей и ко всему, по-видимому, безразличной. Я хорошо знал, что достаточно малейшим неосторожным движением потревожить покой гюрзы, как она преобразится. Безумная, ни с чем не сравнимая ярость, делает ее исключительно опасным противником. Я боялся, что она каждое мгновение может прийти в себя и, подняв голову и увидев нас, примется со злостью кусать воздух; тогда уже приблизиться к гюрзе будет почти невозможно. Все это хорошо знал и мой товарищ, и потому мы держались исключительно осторожно.

У меня был припасен плотный, прочный холщовый мешок, предназначенный для того, чтобы водворить в него змею, как только нам удастся ее поймать. Я взял мешок в левую руку. В правой я держал палку с раздвоенным концом, отчасти напоминавшую рогатку, которой должен был прижать гюрзу к земле. Такую же точно палку держал в руках и Нури.

Мы обошли куст селина и стали, крадучись, приближаться к спящей змее. Мы шли тихо, едва переступая ногами. Я чувствовал себя не совсем уверенно, видя перед собою эту гадину, один укус которой, если не принять срочных мер, может оказаться роковым.

Не спуская глаз со змеи, я, как на грех, споткнулся о нору. Шума обвалившегося песка оказалось достаточным, чтобы вывести гюрзу из состояния безразличия. Она мгновенно подняла голову и, расширив шею, приняла характерную “позу угрозы”. Огненно-красные глаза с немигающими веками отыскивали виновника, нарушившего покой.

Я и мой спутник замерли на месте. Потревоженная змея, не признав в нас преследователей, стала уползать в нору, находившуюся неподалеку от нее. Путь гюрзы пролегал на небольшом расстоянии от того места, где стоял Курбанкулиев. Я скорее почувствовал, чем увидел, как напряглись мускулы моего товарища. Он сжался, как туго закрученная пружина. Как зачарованный следил я за медленно ползущей змеей. Когда она оказалась на расстоянии, не превышавшем четырех-пяти метров от меня, Курбанкулиев, как молния, кинулся к змее и в мгновение ока прижал рогаткой шею гюрзы к земле. Гюрза шипела, рвалась, пытаясь схватить челюстями неведомо откуда оказавшуюся здесь сухую ветку саксаула. На ней появились следы яда.

Я пришел в себя, когда Курбанкулиев спокойным голосом, нисколько не пугаясь змеи, попросил меня подойти с приготовленным мешком. Я широко расправил горловину мешка и приблизился к судорожно извивавшейся змее. Хотя было еще совсем не жарко, но я чувствовал, как противный липкий пот выступает из всех пор моего тела.

Курбанкулиев хладнокровно взял указательным и большим пальцем шею змеи поближе к голове и откинул в сторону рогатку. Свободной правой рукой он схватил заднюю часть туловища гюрзы. Я подставил горловину мешка. Нури проворно опустил в нее голову змеи и тотчас же выпустил ее хвост. Я, не медля ни секунды, зажал мешок обеими руками, а Курбанкулиев тем временем прочной бечевой обвязывал горловину крепким морским узлом.

Я опустил на землю мешок и сам присел в изнеможении рядом с ним, обмахиваясь своей широкополой шляпой.

– Что устал? – спросил меня насмешливым тоном мой друг.

– Да как тебе сказать – ответил я уклончиво. – А если бы она укусила тебя? – неожиданно спросил в свою очередь я.

– Ну так что ж! – спокойно отозвался Нури. – У тебя же с собой походная аптечка и ты бы меня спас.

– А знаешь ли ты, – сказал я – какая после укуса гюрзы появляется сильная, ни с чем не сравнимая боль. Я сам не испытывал, но мне говорили, что сразу же наступает общее отравление организма. Происходит упадок сил, головокружение и повторяющиеся обмороки. Появляется рвота, выступает пот, тело холодеет, укушенный бредит, тяжело дышит, из горла, десен и языка появляется кровь.

– Знаешь, что, – нетерпеливо прервал мои сентенции о последствиях укуса гюрзы Курбанкулиев, – если ты обо всем этом будешь размышлять перед тем, как пойти на охоту, то я тебе советую лучше оставаться дома. Безопаснее. Как это говорится по-русски: “Волков бояться – в лес не ходить”.

Я смутился и замолчал.

– Поднимайся! – сурово приказал мой друг. – Видишь, солнце уже высоко и скоро начнет припекать.

Я со вздохом встал на ноги и взял мешок с успокоившейся немного змеей. Перед нами высились окрашенные в причудливые тона склоны Копет-Дага, у подножья которого темно-зеленым пятном выделялся оазис с едва приметными городскими строениями. Мы шли молча. В горле сохло и говорить было трудно. Только временами до меня доносилось злобное шипение гюрзы, заточенной в темном мешке.

На окраину города мы вступили уже в то время, когда первые развозчики овощей спешили на базар, а автомашины, груженные ящиками с виноградом, дынями и арбузами, торопились с колхозных бахч и огородов на овощной рынок.

Только что проснувшиеся жители приветствовали своих соседей с пожеланиями доброго дня и удачи. Мы быстро миновали развалины древней крепостной стены и вскоре очутились возле дома моего товарища. Чем-то недовольный мною он молчал, глядя в сторону мимо меня. Я очень хотел пить, но, не желая навязываться в гости, подал руку Нури. И тут только я заметил, как потеплели карие глаза Нури. Он негромко засмеялся и, открыв щеколду калитки, поманил меня пальцем.

Нури пригласил меня снова сесть на знакомый мне ковер под тутовым деревом, а сам удалился, бормоча что-то себе под нос. Через несколько минут он вернулся держа в руках большой фарфоровый чайник и две пиалы.

Он сел напротив меня и, налив в одну из пиал немного чаю из чайника, снова перелил его туда же, философским тоном заметив:

– Настоящий охотник всякое дело начинает и заканчивает гок-чаем. Таков туркменский обычай.

– Неплохой обычай, – подтвердил я, потягивая маленькими глотками терпкий золотисто-зеленый чай.

Г. Гринберг

“Охота и охотничье хозяйство № 2 – 1960 г.”