Блоха

Дупло оказалось сквозным. Вход, размером больше кулака, прятался в пожухшем прошлогоднем вейнике. Он уходил вверх в корявое тело искалеченной косарями сосны. В полутора метрах от земли, на месте выгнившего сучка, находилось верхнее отверстие. Ничего особенного в этом дереве не было. И о существовании дупла, по крайней мере я, до этого утра не знал. А случилась вот какая история.

Каждую весну мы вели учеты птиц на пролёте. Одним из наблюдательных пунктов в охранной зоне Окского заповедника была так называемая Агеева гора – невысокая песчаная коса среди разлива. В самый разгар половодья вокруг Агеевой горы не оставалось ни клочка суши – только желтые костры цветущих ивняков купались в бескрайнем море да темнели узкие ленты древесной поросли по берегам старицы. На мысу острова стояла одинокая сосна, а недалеко от нее допревали в песке развалины какого-то сруба – не то омшанника, не то сарая.

Вешняя вода, затопляя низины, выгоняла из лугов на Агееву гору целые полчища пашенных полёвок и другого мелкого зверья. Ну и, конечно, горностаев.

Четыре утренних часа от рассвета полагалось записывать всех летящих над разливом птиц (вид, количество, высота и направление полета…). Еще в темноте определить можно было только таких “голосистых” птиц, как гоголь, белолобый гусь, кулик-черныш и другие. Но с рассветом начиналась напряженнейшая работа. Птица валила валом, летела не только одиночками и небольшими табунками, но и такими стаями, что размеры их можно было оценить лишь очень приблизительно. Уток, особенно по селезням, с хорошим биноклем узнавать было довольно просто. А вот мелочь, про которую, кроме “маленькая, серенькая и перепархивает”, ничего иногда и не скажешь, было потруднее. Но и ее нужно было определять.

Первые два часа приходилось довольно туго – под ноги не посмотришь. Но зато потом – два часа почти полной свободы. По нанесённому водой мусору бегают плиски и белые трясогузки, перескакивают зяблики и тростниковые овсянки, покачивает кургузым хвостиком перевозчик – все свои, никуда не летят. Редко пронесутся чирки или высоко в небе пройдет вереница гусей.

Вот тут и начинаешь смотреть на землю, прислушиваешься к незамолкающему шороху и писку в прошлогодней ветоши, в зарослях шиповника и ежевики вокруг старых гнилушек, любуешься игрой солнца в водной ряби.

Горностай выскочил из куртины шиповника в двух метрах от моих ног совершенно неожиданно. Но меня он не заметил, поскольку я стоял тихо и только изредка поворачивал голову или озирался. В зубах у него была крупная и, видимо, довольно тяжелая полевка. Он свернул на свободную от трав дорожку, идущую вдоль гривы, и ныряющими прыжками направился в конец острова, Метров через двадцать он метнулся к сосне и исчез. Я постоял немного, потом прошел до сосны и взглянул на ее комель. Тут я обнаружил нижнее дупло. На дне его лежали две задние половинки тушек пашенных полевок.

Не хотелось тревожить маленького хищника, поэтому к самой сосне я подходить не стал, но зато каждый раз, минуя ее, заглядывал в дупло. Через полчаса в нем появилось еще полтушки. А спустя всего несколько минут они все исчезли. Значит, горностай работал вовсю, только мне больше не показывался. Может, из-за того, что я стал ходить по острову.

Однако дежурство есть дежурство, и главное внимание все-таки приходилось уделять птицам, тем более, что потянули стаи турухтанов, закричал-захлебнулся трелью веретенник и откуда-то налетело несколько стаек уток. В общем, от горностая я отвлекся и не глядел в сторону сосны уже до самого конца наблюдений.

Но когда положенные часы истекли, прежде чем садиться на весла и грести к кордону, я решил посмотреть, чем еще занимается горностай, кроме уничтожения полевок. Выбрал удобное место, с которого и дорожка, и дупло были хорошо видны, и стал ждать. Буквально через пять минут горностай проследовал к дуплу и скрылся в нем с очередной жертвой. Я подошел к сосне и стал осматривать ее со всех сторон. Дырка от сучка, как леток скворечника, бросилась в глаза сразу. И я подумал: что, если она сообщается с нижним дуплом? Наверное, можно посмотреть, что там делает притаившийся при моем приближении зверь.

В дупле было темно. Видимо, оно было небольшим или не проходило насквозь. Сорвав метровую соломинку вейника, я наклонился к дуплу и решил нащупать, есть ли у него дно. Но как только соломинка вошла в отверстие, я, сам не поняв сначала, как это случилось, оказался сидящим на земле, а уши заложило от истерического стрекотания горностая. Он по плечи торчал из дупла, рвал зубами соломинку, которая никак не хотела падать на землю, и поносил меня такой отборной, бранью, что я невольно расхохотался.

В это время горностай справился с вейником и удалился, продолжая ворчать и цикать где-то в глухих уголках своего убежища.

Меня, как говорится, забрало за живое: как это такая кроха бросилась на огромного и страшного, наверное, в ее представлении человека. А человек этот от яростной и неожиданной атаки шагнул назад и, споткнувшись в траве, очутился на земле. Надо все-таки узнать, отчего мой знакомец оказался таким смелым. Раньше на разливе нам случалось выгонять горностаев из дупел и ловить в воде, чтобы пометить и выпустить на сухой остров. Конечно, они пытались кусаться, ругались, спасались – всяко бывало. Но чтобы так смело нападать на человека – этого я еще никогда не видел.

Вооружившись уже испытанным один раз орудием, я снова подошел к дуплу и дотронулся соломинкой до его края. Такая же бурная реакция. Но на этот раз я не упал, и горностай попятился и спустился в дупло так, что мне хорошо была видна его бесстрашная мордашка с черными бусинками глаз, белоснежным горлом и розовыми губами. Он уперся спиной в заднюю стенку дупла, а передними лапками в край отверстия и продолжал неистово ругать своего непрошеного гостя. Я старался не делать резких движений и с интересом рассматривал зверька – ведь не часто можно так долго наблюдать совершенно дикого зверя с расстояния всего в один метр! Горностай иногда менял, наверное, не слишком удобную позу, и я смог разглядеть отсосанный набухший сосок с влажной еще вокруг него шерсткой. Вот почему этот горностай, а вернее – горностаиха, так активно бросился на врага.

Я было совсем уже решил ретироваться. Зверек ворчал уже больше для порядка: я не двигался и ничего страшного с ним и с его чадами, похоже, делать не собирался. Но тут я обратил внимание на гримасы, которые начала корчить хозяйка дупла. Она растянула рот в какой-то странной вымученной улыбке, прищурила глаза и стала тереться затылком о стенку дупла. Сначала я не понимал, в чем дело, Но вдруг на белом горлышке из шерсти вынырнула здоровенная блоха. Такие обычно встречаются на самых маленьких зверьках – землеройках. Это был гигант в четыре миллиметра длиной по меньшей мере. Блоха деловито, как утка на мелководье, занырнула в мех так, что задняя половинка осталась снаружи, и стала буравить нежное тело страдалицы. Судя по выражению мордочки горностаихи, это было уже выше сил. И я решился… Взял и согнал блоху соломинкой, а потом еще и почесал накусанное место.

И тут случилось неожиданное. Горностаиха, как кошка, сначала подставила мне шею, потом место за ухом, затылок и снова шею. Глаза зажмурены. Исчезла мученническая мина. Казалось, еще немного – и она замурлычет. Но тут я пошевелился, и зверек, как будто очнувшись от сна, стрекотнул и исчез в дупле, Я постоял еще, но никто не показывался. А беспокоить хозяйку мне было жалко.

На Агееву гору я попал только через десять дней. Вода ушла. Полевочное население здорово разредилось, очевидно, не без помощи моей приятельницы. Но саму ее или следов ее пребывания в районе сосны мне найти не удалось.

Прошло много лет. Но и сегодня я как наяву вижу эту зажмуренную и, простите, но иного слова не подберу, счастливую рожицу.

К. Зыков
“Охота и охотничье хозяйство № 3 – 1987 г.”