Птичья пристань

Поздняя осень. Третьи сутки дует ветер, хмурится серо-свинцовыми тучами небо, моросит дождь. Холодно, глухо, пусто. Поблекли, порыжели травы на степных всхолмьях, неукротимо разбушевалось озеро Китай.

Прислушиваясь к завыванию вихрей, сижу у подслеповатого окна рыбацкой сторожки, записываю в походный дневник охотничьи наблюдения. Обветшалая дверь с надрывным скрипом открывается и в караулку вваливается кряжистый, широкоплечий страж здешних рыбно-дичных богатств – Демьян Очеретин. Поставив на скамейку лукошко с рыбой, он снимает задубевший плащ, отжимает в кулаке мокрую бороду, досадует.

– Эк ведь разгулялась моряна! Птицу на юг не пускает, в камыши загнала.

Мы чистим рыбу на уху.

– Заметь-ка себе такую вещь, – молвит Демьян, тыча скрюченным пальцем в мою тетрадку. – Что касается дичи, то богаче нашего озера во всем Черноморье не сыщешь.

– Это почему же так? – любопытствую я.

– Потому, что на пролетных путях оно пристанью птицам служит. Если гусь с уткой идут из-за моря, то непременно день-два здесь отдыхают, кормятся. Осенью за море уходят – опять же на Китай-озере сил набираются.

– Значит, раздолье тут вашим охотникам! – сорвалось у меня с языка.

– Не к тому речь клонится! – насупил пучковатые брови Очеретин. – Истребить птицу легко, зато оберечь не так-то просто. Вот и задумываюсь я, не пора похлопотать, чтобы Китай-озеро заказником сделали?

Мысль Демьяна, пожалуй, верна. Я соглашаюсь с ним и мы долго беседуем об охране птицы, зверя и рыбы. Толкуем о том, как любовно и бережно должен относиться человек к родной природе…

В заполдень небо разъяснилось, хотя ветер с моря дул по-прежнему. Я как бы между прочим сказал сторожу:

– Демьян Дорофеич! Дождь прекратился, птица в табунах, не плохо бы взять пару крыжней на ужин.

– Пару крыжней? – в раздумье почесал он за ухом. – Ну что ж – это не грешно будет. Собирайся!

Вооружившись двустволкой, шестом и веслами, мы вышли на топкую иловатую отмель. Впереди, шелестя, зыбились редкие побуревшие камыши, за ними ревело озеро.

– Ишь, крутоверть какая! – проворчал Дорофеич, сталкивая каюк в воду. – На средине-то нам делать нечего. Поплывем затишком, возле берега.

Осадистая свежепросмоленная лодка легко вынырнула из прибрежных зарослей. Будто широкие ворота распахнулись перед нами. Всюду, куда ни глянь, залитая солнцем высь сияла прозрачной бирюзой; по озеру, до самого горизонта, свистящий ветер тяжело перекатывал огромные свинцово-сизые валы. На первый взгляд, нигде не было ничего живого. Однако, приглядевшись к убегающим гребням взлохмаченных волн, я заметил в их кипении множество каких-то черных точек.

– Кто это? – спрашиваю Демьяна. – Лысухи?..

– Нет! – отвечает он, взмахивая веслом. – Лысена в непогодь в крепях сидит, то морская чернеть на волне жирует.

Свернули за камышовый островок, подплыли к другому. Стали огибать его и нежданно-негаданно встретились с лебедями. Рассыпавшись по мелководью, десятка полтора крупных шипунов хлопотливо выискивали в донных травах что-то съедобное. Застигнутые врасплох, они испуганно вытянули длинные шеи, на какой-то миг замерли. Затем раздалось громкое хлопанье крыльев, взметнулись фонтаны брызг. Тяжело рассекая встречный ветер, лебеди полетели низко над озером, будто по громадам бушующих волн поплыла флотилия белопарусных кораблей.

He проплыли мы и сотни метров, как из латки шипастого телореза выхватился табунок пестропёрых широконосок. Утки взмыли над метелками тростников. Мой выстрел сухо щелкнул вдогонку. Вспыхнуло и развеялось облачко перьев. Битый селезень перевернулся через крыло, грузно шлепнулся неподалеку от лодки.

– Тяжел, пострел! – обрадовался Очеретин, по-хозяйски взвешивая в руках поднятую птицу. – Видать, жиром залит.

Оборвав себя на полуслове, старый сторож поднял лицо. Где-то над берегом слышался многоголосый, рассыпчатый гогот.

– Ага! Шабаш моряне! – удовлетворенно произнес Демьян.

– Откуда вы знаете?

– Казарка со степи на воду идет.

Чем дальше мы продвигались, тем чаще попадались темно-зеленые островки, непролазные гривы, перемычки, грядинки. Наконец, озеро осталось в стороне, начался лабиринт извилистых проток, кутовин, ериков, наглухо скрытых дремучей гущей тростников и рогоза. Здесь, в сумрачной глуши не продуваемых крепей, словно на огромнейшей птицеферме, сбилась неисчислимая масса пролетной дичи. Почти в каждой прогалинке встречались кряквы, чирки, свиязи. Шныряли лысухи, болотные курочки, камышницы и чернеть. При нашем приближении тучи обсидевшихся уток поднимались в воздух и тут же сыпались, как из мешка, в соседние заводи.

Охота, конечно, могла быть баснословно добычливой, но, сбив еще одного расписного крякаша, я отложил ружье в сторону.

Незадолго до захода солнца ветер утих. Прохладный, родниковой свежести воздух стал неподвижен, пахуч, звучен. Тихо-тихо, словно погружаясь в глубокую дрему, шелестели шептуны-камыши.

Затаенные крепи вдруг ожили. На наших глазах, будто подгоняемая неведомыми пастухами, птица буквально хлынула из прибрежных чащоб на чистоводье. То там, то здесь из зарослей, торопясь, вылетали и выплывали табуны куликов, цапель, лысух, разнопородных уток. Поднялось невообразимое хлопанье, кряканье, гогот, писк, всплески. Птичий мир взбудоражился, пришел в какое-то странное, непонятное для меня беспокойство.

– Что случилось? – удивился я.

– В отлет готовятся, – ласково ответил Демьян, всматриваясь в птичью суетню. – Первым делом порода к породе собьется. Потом пошумят, пошумят – затихнут ненадолго. А как только начнет смеркаться, жди: вал за валом к морю тронутся.

Минуло около часу. На лиловеющем зеркале озера четко очерчивались огромные табуны птиц. Вдалеке от берега громко, безудержно гоготали гуси, ближе тянулась длинная черная лента молчаливых лысух. В самом деле, породы уток размежевались: чернеть, кряквы, свиязь, шилохвость сбились в отдельные обособленные стаи.

А когда тускнеющий диск солнца коснулся отуманенной черты горизонта, многотысячные полчища пернатых странников действительно успокоились, затихли. Впрочем не надолго. Вскоре где-то в поднебесье послышались заунывно-трогательные трубы журавлей. Острые треугольники птиц держали курс прямо на юг. Услышав журавлиные клики, скопище гусей и уток на Китай-озере опять подняло неописуемый галдеж.

– Ну что же, друзья мои! – с чувством нескрываемой грусти сказал сторож, сняв с головы шапку. – Время пришло. Сигнал подан… Прощайте!..

Первыми поднялись в воздух чирки. То рассыпаясь пестрящей сетью, то сбиваясь в плотное тёмное облако, они дали прощальный круг и с невероятной быстротой устремились за журавлями. Некоторое время спустя двинулись в путь крохали, свиязь, шилохвость, а вслед за ними отдельными стаями пошла неисчислимая чернеть.

Тысячные табуны птиц словно пчелы роились в угасающем огне зари. Какое редкое, бесподобной красоты зрелище! Оно осталось в моей памяти на всю жизнь.

На грани последнего проблеска света, в чуть-чуть тлеющую темнозорь, снялись кряквы. Уходили они без лишней суеты, тихонько покрякивая. И едва успел стихнуть посвист их крыльев, как снова поднялся гвалт гусей.

– Гусь улетает! – словно в полусне молвил Очеретин.

Гусиные косяки долго кружились над озером. Казалось, в эти минуты они кричали особенно громко, тоскливо, взволнованно, как бы говоря друг другу о нежелании расставаться с родиной.

Пала ночь. Но мы еще продолжали сидеть в камышовом островке, чутко вслушиваясь в музыку птичьего полета. Откуда-то с севера, прямо над нами, словно по компасу летели все новые стаи.

И какая бы птица ни пролетала в темноте – Демьян Дорофеич безошибочно угадывал ее по полету.

Потом на озере стало безмолвно, пусто. Думалось, что вокруг, кроме нас со сторожем, уже не осталось ни единой живой души. Но вдруг, будя и волнуя тишь, откуда-то издалека донеслись громкие переливно-певучие звуки, удивительно похожие на колокольный звон. Это кричали лебеди, прилетевшие зимовать на Китай-озеро.

П. Стефаров

“Охота и охотничье хозяйство № 11 – 1961 г.”