Зорька

Сквозь облачную кромку по-осеннему тускло солнце. С деревьев, шурша, опадают листья. Мы идем лесной опушкой в сторону знакомого ручья. И вот из-за орешника выскользнул ручей, студеный, ершистый, поблескивающий на перекатах.

– Благодатные места для вальдшнепов, – оглядывая окрестность, вздыхает Вячеслав Викторович, – чует мое сердце, тут на высыпках мы вдоволь постреляем.

По берегам ручья вперемежку с березами в багряном наряде трепещет осинник. Под ногами мягко похрустывает схваченная первым морозцем земля. Рядом с нами почти вся белая, с небольшим желтым крапом, торопливо, мелким шагом идет Зорька с высоко поднятой головой. Глаза ее светятся и как бы говорят: ну что же вы медлите, давайте команду. Вячеслав Викторович ласково погладил собаку:

– Ищи, – тихо, глуховатым голосом он обратился к своей любимице.

Зорька на какую-то долю секунды замерла, напружинилась и, вытянув шею, замелькала в кустарнике…

Много вальдшнепов поднялось в этот день из-под стойки собаки. Но Вячеслав стрелял мало. В конце охоты мне показалось, что он был чем-то расстроен.

– Ты устал? Тебя, я вижу, не радует охота? – спросил я.

– Нет, что ты… – уклончиво ответил он.

“Ему не хочется разговаривать”, – подумал я.

Дальше мы шли молча.

На землю опустились сумерки. Деревья и показавшиеся вдали строения сливались, теряли свои очертания. Подходя к железнодорожной станции, Вячеслав Викторович взял собаку на поводок и передал мне.

– Веди ее. Пусть она привыкает к тебе.

Я не стал возражать и взял в руки поводок.

– Давай немного посидим, – указывая на сложенные около дороги бревна, заговорил Вячеслав. – Мне хочется тебе открыть свой секрет: Зорька – моя последняя собака, и чую сердцем – она переживет меня, доканает меня грудная жаба. Ну сколько я еще протяну? Месяц-два, но не больше. А для собаки потерять хозяина, близкого ей человека… Он не закончил фразу, закашлялся, хватаясь рукой за грудь.

– Зачем ты об этом думаешь? Ещё не один год мы с тобой будем стрелять осенью на высыпках вальдшнепов, – попытался я успокоить Вячеслава.

– Нет, я много думал. К тебе Зорька привыкла. Ты должен беречь ее, в ней течет кровь лучших английских сеттеров…

С грохотом и протяжными гудками проносились мимо поезда. В этот вечер было решено, что каждый выходной день я буду ездить с Зорькой на охоту. В Москву мы возвратились поздно ночью.

– Завтра я напишу завещание. Запомни число, – прощаясь, сказал Вячеслав.

Осенний сезон скоро кончился. Я успел поохотиться с Зорькой еще один раз. Зимой я часто приезжал к Вячеславу. Увидев меня, Зорька радостно взвизгивала, ластилась к моим ногам. Вячеслав всегда что-нибудь напевал и играл на гитаре. Иногда неожиданно он задумывался и становился молчаливым. Но чаще вспоминал что-нибудь из своей охотничьей жизни, показывал пожелтевшие от времени вырезки из газет, выцветшие фотоснимки. Я беру одну из многих фотографий: молодой, стройный артист в черной визитке со свернутыми в трубочку нотами. А вот он в гриме в операх “Русалка”, “Майская ночь”, “Садко”, “Демон”.

Простуда. Потерян голос – навсегда закрыта дверь в мир искусства. Потом… деревенская глушь, захолустье. Однообразная жизнь землемера.

Хмурые будни изредка освещались счастливыми охотничьими зорьками в скрадке, на берегу озера, на лесной опушке.

– Поэтому и собаку я назвал Зорькой, – говорил он.

Вячеслав очень гордился золотыми медалями и дипломами, которые получала его собака.

– Больше сорока лет жизни я посвятил кинологической работе. Зорька – плод моих стараний по улучшению породы английского сеттера…

Началась Отечественная война. Вскоре он уехал в Южный Казахстан.

– Зорька кормит меня фазанами. Их здесь очень много, охота считается лучшим заработком, – писал он в письмах из Казахстана. Это были его последние письма…

После я узнал, что вскоре Вячеслав заболел и не мог ходить на охоту. Он целыми днями просиживал в промысловой охотничьей станции. Греясь у печки, он ждал, когда радио передаст известия с фронта. Зорька всегда была рядом с ним.

– Дожить бы до конца войны. Поскорей бы в Москву. Зорьку передам товарищу, – говорил он своим собеседникам, местным охотникам.

Шли дни. Здоровье Вячеслава ухудшалось. Друзья не забывали его. Они давали больному товарищу добытую птицу, испеченную дорогой в золе лепешку или отрубали от кабаньей туши кусок мяса.

По-прежнему Вячеслав просиживал до первых звезд у печки, ожидая передачи из Москвы последних известий. В один из таких вечеров, в минуты острого приступа жабы, Вячеслав, задыхаясь и падая со стула, проговорил:

– Не бросайте собаку… Вот завещание. – Не находя опоры, умирающий охотник рухнул на пол.

На полу рядом с ним лежал конверт с подклеенной внутри серой коленкоровой подкладкой. Это было написанное черной тушью завещание.

После смерти хозяина осиротевшая Зорька была оставлена при охотстанции.

– Собака очень добычливая, но она не наша, – говорили охотники-казахи. – Кто взял чужого коня, собаку поймал и не отдал хозяину – тот нехороший человек – хуже чушки. Его нельзя пускать в свою юрту.

– Верно, верно, – подтверждали по-казахски русские охотники.

– За тысячи километров бежали на конях сюда наши деды из южных степей. Они говорили, что охотник охотнику – самый большой друг. Надо выполнять, что нам завещано.

Недолго пришлось охотникам узнавать, куда направить собаку. И вскоре Зорька бежала рядом с верховым ездоком по широким степям Казахстана в Киргизию. Один охотник вез ее к другому, а тот также передавал ее дальше. И это не было повинностью, результатом какого-либо принуждения. Корни степного обычая таились в далеком прошлом, они питали жизненными соками сердца охотников, в руки которых попала собака.

В Киргизии Зорька снова услышала паровозные гудки, мерное постукивание колес вагона. А через месяц она шумно вбежала в знакомую ей комнату в Москве. Она жадно обнюхивала все вещи и, когда ей показали охотничью одежду, залаяла. Потом, успокоившись, на коврике возле дивана заснула.

Утром ей показали мое ружье в чехле. Она радостно лаяла, прыгала, ложилась и бросалась к двери.

На другой день в обществе охотников Зорьку поставили на учет. Ей стали выдавать хороший паек. Она вскоре поправилась, обрела прежнюю красоту. Во время прогулок прохожие нередко останавливались.

– Вот это собака, – говорили они.

Кончилась война. Выписавшись из госпиталя, я вернулся в Москву. Найдя в условленном месте ключ от входной двери, я осторожно вложил его в замок и вошел в свою комнату. В комнате было тихо. Мерно постукивал маятник стенных часов. Весенний ветер покачивал на окне занавески. Собаки в комнате не было.

На письменном столе лежали черновики заявлений, написанных знакомым почерком. Из них я узнал, что Зорька была украдена несколько дней назад. Я поспешил установить, при каком обстоятельстве была похищена собака.

Вечером, когда Зорьку вывели гулять во двор, ее схватил за ошейник какой-то мальчишка и побежал с ней к воротам. Его не успели догнать. Он подтащил собаку к остановившейся у ворот автомашине и успел скрыться.

…Как выяснилось после, вор сидел в автомашине около соседнего дома и ждал, когда собаку выведут гулять.

Случилось то, чего так боялся Вячеслав: украденная собака была спрятана так, что ее не нашли. Лучшая производительница не дала больше потомства.

Прошло несколько лет.

Все эти годы я часто вспоминал о Зорьке и думал, что стало теперь с ней и жива ли она? И совсем недавно я случайно узнал интересующие меня подробности жизни собаки у нового хозяина.

В купе вагона дальнего следования мой сосед – ветеринарный врач – рассказал, что вскоре после окончания войны к нему привели для лечения собаку, которая не брала пищу из рук своего хозяина и его жены. Собака даже отказывалась пить воду, которую ей ставили в чистой посуде.

Английский сеттер, лемон-бельтон, она обращала на себя внимание безупречным экстерьером. Особенно запомнились ему ее красивые, выразительные глаза. При осмотре собака оказалась совершенно здоровой. Ей дали воды и она жадно и много пила. Из приемной комнаты врача собака не хотела уходить – упиралась лапами, визжала.

– Собака не привыкла еще к вам. Она у вас недавно? – спросил врач. Последовал утвердительный ответ.

Из открытого окна долго вырывался визг собаки. Хозяин тащил ее за ошейник и безжалостно бил цепочкой.

Мой собеседник вспомнил, как еще раз он видел собаку. Это было в конце лета. Она сидела около палисадника недавно построенного деревянного дома в поселке, расположенном в шести километрах от ветеринарной лечебницы.

Хозяин собаки, одетый в поношенную пижаму, поливал цветы из лейки и что-то напевал. Собака, сидя на привязи, без умолку лаяла. В ее голосе чувствовались нотки одиночества, обиды, отчаяния.

– Вот так с утра до вечера сидит и брешет. К чужим ласкается, а на меня рычать стала. Девчонки из соседнего дома кормят, а то давно бы сдохла, – говорит он, обращаясь к врачу. – Я ее к вам хочу привести. Пожалуйста, отравите. Только и выгоды осталось от нее – снять шкуру и сделать ковер. Конечно, можно в мясе толченое стекло дать, тоже хорошо действует, но яд, разумеется, лучше. Я за все заплачу.

Сосед мой по купе, рассказчик, нервно закурил папиросу:

– Мне хотелось резко и грубо высказать свое отвращение к этому человеку, взять собаку и уехать. Я с трудом сдерживал себя. И только сказал:

– Это не ваша собака. Такую собаку никто не согласился бы продать.

– Уж вы не собираетесь ли обвинить меня в краже собаки? – отвечал мне хозяин. – Это вам не удастся. Да и где вы слышали, чтобы за кражу собаки кого-нибудь осудили? Просто её возвращают хозяину. Ну, присудят шесть месяцев и то условно. Собаку я украл, а докажите! Скажу – купил, и вы же будете отвечать за клевету, – цинично взвизгнул дачник.

– Кроме суда, у человека должна быть совесть. Она у вас есть? – спросил я, еще на что-то надеясь.

Он закатился смехом, обнажая прокуренные зубы:

– Кому она нужна эта ваша совесть?!

Я вспомнил, что у меня в дорожном чемодане есть фотоаппарат, достал его и сфотографировал собаку.

– Не вздумайте собаку отравить – будете отвечать. Мы ее у вас отберем, – строго сказал я и поспешил скрыться за поворотом ограды.

– У вас сохранился фотоснимок собаки? – спросил я.

– Фотоснимок у меня цел, я вам его обязательно перешлю в письме, но слушайте, чем все кончилось, – продолжал собеседник.

– В милиции мне сказали, что розыском краденых собак, а тем более их бывших владельцев они не занимаются.

Оставалось одно – взять собаку под предлогом заразного заболевания в лечебницу и продолжать разыскивать ее владельца.

Как-то утром я остановился у знакомой мне калитки палисадника. Окна были закрыты деревянными ставнями. На двери дома висел замок.

– Уехали. В будущем году только приедут летом. Зорька вчера еще лаяла всю ночь до рассвета, а потом затихла, – рассказал мне вышедший из соседнего дома человек в форме железнодорожника.

– Посмотрите. – Он провел меня на огород. Около сколоченной из старых кусков фанеры конуры неподвижно лежала Зорька.

– Не отравил ли он ее? – высказал я вслух свое предположение.

– Холодно было по ночам, а в такой конуре и дворняжка простудится, – ответил железнодорожник.

Я тут же приступил к вскрытию. Оказалось, что собака болела воспалением легких и погибла от разрыва сердца.

– Жила она, должно быть, раньше у хороших людей, а попала к худому человеку, спекулянту. Вон под той березой, что за садом, мы ее закопаем.

– …Думаете, это была ваша собака? – неожиданно спросил мой собеседник.

Я рассказал ему все, что знал о Зорьке.

– Жаль собаку, – немного помолчав, отозвался тот.

Прощаясь со мной ветврач еще раз обещал мне прислать фотоснимок собаки. Я его получил. Это была Зорька.

М. Зайцев

“Охота и охотничье хозяйство № 2 – 1963 г.”